ТРИПТИХ

… И сказал председатель суда:
— Эпилога не будет.
А последнее слово оставь для иных прокуроров…
И примкнувши штыки, встав с боков,
два вершителя судеб
повели меня в небо
пустынным ночным коридором.

Ныл фонарь на ветру у стены,
где кончается время…
И один, с бородатым лицом византийских святых,
протянув папиросу, сказал:
— Покури, сучье племя,
покури, подождем, нам не к спеху,
так, мать твою в дых.

Я, затяжки считая, вспомнить важное силился что-то,
но сгоревший табак
сделал пеплом земные дела.
И, услышав команду стоявшего
возле расчета,
вместе с залпом рванулась душа
по нарезке ствола……………

...................... -2-

… От свинца ни трезв, ни пьян,
Я увидел господень дом.
Вдоль забора — густой бурьян,
Да шаром покати кругом.
У ворот — непролазная грязь,
Да прогнившие насквозь столбы.
Но вошел я в ворота, крестясь,
Хоть при жизни и не любил.

За воротами — серый дождь,
Придорожный холодный кабак,
У дверей сквозь похмельную дрожь
Седой калека просил пятак.
За кабаком начинался Рай,
На библейский — нет, не похож —
Роль дворца исполнял сарай,
А в сарае шел пьяный дебош.

На дворе выл промокший пес,
Рядом типчик сидел в пиджаке.
Я спросил его: … где … Христос?
Он ответил: — Ищи в кабаке…

...................... --3-

Среди тараканов, в сальном чаду,
Где с трудом пробивается свет;
Где душу трижды запродадут
За стакан. Только спросу нет;
Где пьют и мычат, матерятся и пьют,
Где шестерки наглее крыс;
Где легко полюбят, легко убьют,
И давно исчез всякий смысл —
Там, в темном углу, за липким столом,
Растирая ногой плевок
И слушая общий безумный псалом
Сидел мой пречистый Бог.

— Я жил в дерьме, я дерьма хлебнул,
Ответь, Святитель, за что?
Я верил, а ты меня обманул —
Я верил, а ты… за что?..
Ибо не знаю, что делать теперь,
По какому идти лучу…
А он с усмешкой ответил: — Поверь,
Я тебе не солгал ничуть.
По делам и вере воздастся всем,
Сами строите Рай и Ад.
Ты думал: ждет тебя облачный крем,
Но давай, обернись назад —
Ты мало делал, но много хотел,
Ржой изъела сердце тоска.
А над Россией — все та же метель
И сивушная вонь кабака…
Если хочешь, давай, возвращайся вниз,
Или — иди в сарай.
Тут третьего нет, и, как не крутись —
Из этого выбирай.

Он закончил и про меня забыл,
А я злой и голодный, как зверь,
Хлеба купил. Соли купил.
И молча вышел за дверь…

…Я увидел чье-то лицо над собой,
Потолок, белый кафель стен.
И сыграла смерть своим слугам отбой
На исколотых трубах вен.
Врач сказал:
— Теперь будешь долго жить,
Ты в рубашке родился, сынок…
Было горько во рту и хотелось пить,
Но, собрав все силы в кивок,
Просипел в ответ: — А куда спешить,
Буду жить, все нормально, док…

Ноябрь 1990

СТРЕКОЗА

Был январь, а быть может, февраль…
Вот перрон, чуть левее — вагонка,
На перроне, закуталась в теплую шаль
(…Лет шестнадцать-семнадцать) девчонка.

Мне совсем не хотелось хохмить.
Рядовая, по сути, путана.
Я спросил: — Будешь водку из горлышка пить?
Извини, нет с собою стакана.

Отпусти тормоза
Пусть гуляет тоска!
Ну давай, стрекоза,
За знакомство пока…

Не ищу мнимых истин в вине,
Для меня это — просто утеха!
Эмигрант я в счастливой советской стране,
Но, как видишь, еще не уехал.

Ты меня, может быть, не поймешь,
Но мы чем-то похожи с тобою —
Оптом тело свое всем подряд продаешь,
А я торгую в рассрочку душою.

Я ни «против», ни «за»,
Повалял дурака…
Ну давай, стрекоза,
За знакомство пока?..

Все здесь проще простого, малыш.
Допивай! А… Уже и допили?
Ты ж не будешь любить — все равно переспишь,
Лишь бы только прилично платили.

Ну а мне — что, Россию проклясть?
Поделить на ЦК и комбеды?
Понимаю, что здесь не советская власть,
Но, как видишь, никак не уеду.

Не хочу за глаза…
Пусть лишусь языка,
Ну давай, стрекоза!
Даст Бог встречи! Пока!

1988

...................... * * *

А стране моей уж давно каюк,
А в стране моей — поменяли флаг.
Я закрыл плотней в теплотрассе люк,
На трубе лежу, слушаю Маяк.

Кумом королю я был, был, кабы не сглазили.
Потаскала меня жизнь, как что зря по грязи.

А в стране моей — что ни крест — пророк,
А в стране моей — что ни трон — дурак…
Книги я читал прежде между строк,
А теперь вовсю слушаю Маяк.

А стране моей — греют руки впрок,
Пешкам как в застой — на холсте очаг!
Да, в числе тех жил — нынче без порток,
Но зато взахлеб слушаю Маяк.

Жаль вот, трубы прорвало,
да припасы тают…
Можно жить — тепло, светло…
И мухи не кусают.

1989

...................... * * *

Когда мне стукнет восемьдесят два
Я буду шепотом кричать у микрофона.
В сухом камине мокрые дрова
Напомнят слякоть грязного перрона.

Окурки на запекшихся губах,
Соленый пот, ободранные ноги…
Я неспроста оставил на бегах
Копытный след на ледяной дороге!

Но я не упоен. Напоен я
И перепачкан шоколадом липким.
Уже конвойными часы стоят:
Ни прокричать,
ни прошептать постскриптум.

1987

ЁЛОЧКА

Зима была суровая,
По лесу ехал я.
На мне шубенка новая
Из меха соболя.
В санях три левых валенка,
А в бочке — бражный мед,
А на запятках старенький
Железный пулемет.

Игрушку эту ржавую
Нельзя мне не иметь —
Вдруг волки всей оравою,
Или, скажем, сам медведь.
Душа как на иголочках
Ликует и поет:
— В лесу родилась ёлочка,
В лесу она умрет.

Вот ёлочка красивая
Стоит меж двух елей.
— Тпру, — торможу я сивого
И прыгаю с саней.
Представился Федоткою
Красавице лесной,
Сказал: — Есть хата с водкою,
Поехали со мной.

Но мне сказала ёлочка:
— Послушай ты, удод.
Ведь ты ж, подлюка, ёлочек
Меняешь каждый год.
Я говорю: — Прекрасная,
Коль не пойдешь добром,
Спознаешься, несчастная,
С железным топором.

Она на это лихо так:
— Да я б пошла с тобой,
Была б я медведихою,
Или Бабою Ягой.
Но я всего-лишь ёлочка,
А вовсе не медведь.
Посыпятся иголочки,
И стану я лысеть.

Природная гармония
Нас не соединит,
Да здравствует Япония!
Давай, руби, бандит!

Я скинул свою шубушку
С крутых крестьянских плеч.
— Ну, говорю, голубушка,
За столь обидну речь…
Взмахнулся я на ёлочку
И помутился взор —
Не стал рубить я ёлочку.
Забыл, дурак, топор.

Хлебнул из бочки бражки я,
Растроился до слез.
— Но! Крикнул, — лошадь страшная,
Вези меня в совхоз.
Ну хорошо, мохнатая,
Приеду завтра в день,
И от тебя, проклятая,
Останется лишь пень.

Приеду с Витькой корешем,
Он пьяный — очень злой.
И спилим прям под корешок
Бензиновой пилой.
Хлебнул еще бражули я,
Распавил гордо грудь,
И устремился пулею
К совхозу «Светлый Путь»

Примчался я и с болию
Сердешною завыл —
Шубенку-то соболию
Под ёлкою забыл.
Погнал я снова к ёлочке
Коняшку своего.
Приехал — там ни ёлочки,
Ни шубы, ничего.

1990

ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД

Собирался старик
на последний парад,
сердце стиснула горечь тупая —
в День Победы
отчетливо понял — пора,
знать, Последний Парад наступает.

Бог с ним, не генерал, даже не капитан,
две контузии, восемь медалей…
Две далеких войны
шли за ним по пятам,
да похоже, пока не догнали.

Никому не сказал, просто понял — пора
воротиться назад, в Сорок Пятый.
Выпил водки чуток…
(Не велят доктора,
только как же без водки солдату?..)

Усмехнувшись, сказал — выпьем, друг боевой,
поминая братка-одногодка.
Столько лет не дрожавшие
губы его
обжигала холодная водка.

Собирался солдат, вспоминая как жил,
плен короткий, бараки под Мценском,
как бежал, и как быстро
тупились ножи
перед взятием города Энска.

А собравшись — из дома солдат выходил,
будто перед атакой, спокойный,
и гремели медали на старой груди,
заглушая набат колокольный.

На последний парад… Остальное — мура,
ерунда — демократы, валюта…
Лихо выпятил грудь,
чтобы крикнуть — Ура-а!!!
под победные залпы салюта.

Разорвался в ночи ярко-огненный шар,
рассыпая багровые пятна…
И в холодное небо
рванулась Душа,
и забыла
вернуться обратно.

1993

...................... * * *

Я стрелял в живых людей.
По приказу.
И в меня стреляли. Война — слепа.
Но в меня никто не попал ни разу,
я надеюсь, и я ни в кого не попал.

Мы сегодня пьём за свою удачу,
за чужой позор, за ничью вину…
Сыновья повторяют отцов. И значит,
сыновья будут тоже
играть в войну

и бежать вперёд, голося от злости,
в непридуманном сне, где горит зола,
под которой лежат ордена и кости, —
не любя войны
и не помня зла…

1998

БАТАЛЬОН

Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки.
Трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки.

Выходит, не забрав убитых,
выносит рваные знамёна.
Ему плевать, что там, у сытых,
кому-то вешают погоны.

Кому-то вешают награды,
кому-то выдают наделы —
ему высоких слов не надо,
бинты и хлеб — вот это дело!

… Их выводили на рубеж
и говорили: — За Отчизну!
Патронов нет — зубами ешь,
но честь знамён дороже жизни!..

Ты перед боем не накуришься,
а перед смертью не надышишься.
Вперед, братва, отставить хмуриться
ведь это дело никудышнее!

… И с марш-броска без перекура
на шесть рядов чужой колючки:
— Штык — молодец, а пуля — дура,
вперед же, лучшие из лучших!

… И батальон шагнул вперед
за грань, и там уже — за гранью —
в шинель
ударил пулемет,
начав кровавое гаданье…

… Кому — бруствер скатертью
в небесные владения,
кому —
без ног на паперти,
кому — жизнь без прощения!..

… И закружил веселый бал!
ну кто сказал, что бой не Штраус?
он вальс за вальсом выдавал,
и так в тех вальсах танцевалось!

… И партнерш им хватило сполна,
им, безусым, не знавшим седин!
И вот, рота, смертельно хмельна,
улеглась на перины равнин.

Но веселие шло все сильней,
и летал дымно-огненный фрак
от припудренных взрывом траншей
к яркозубым улыбкам атак.

А потом выходил батальон
на погосты, не взяв мертвецов —
в горьком шорохе пыльных знамён,
жалкой стайкой столетних юнцов…

… Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки,
трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки…

1989

ЗЛОСТЬ

Когда от батальона только ты —
Оружьем штык, от злости пальцы ноют…
Уверен, что не взять им высоты,
Порвал зубами грязные бинты,
Они, спадая, шрам траншейный кроют.

А сам — пошел, ты так страшней,
Ты — воплощенье всех чертей,
Ты — в их собачьей глотке кость,
Ты — месть за батальон, ты — злость!

Вторые сутки держишься один,
Молчит твой автомат, они не лезут.
Боятся, видно нет средь них мужчин.
И замыкая журавлиный клин,
Как острие стапятидесяти лезвий —

Ты встал, пошел, ты так страшней,
Ты воплощенье всех чертей,
Ты в их собачьей глотке кость,
Ты месть за батальон, ты злость!

И тычет в грудь оранжевый рассвет,
Но так не смело, дулом похоронки.
И на семь бед всего один ответ,
И страха нет, и смерти тоже нет.
Как пульс стучит в ушные перепонки: —

Давай — пошел, ты так страшней,
Ты — воплощенье всех чертей,
Ты — в их собачьей глотке кость,
Ты — месть за батальон, ты — злость!
Ты месть за батальон,
ты злость!..

1987


ПОСАДСКИЙ ПЛАЧ

Благовест прикажи. Донимает хмарь.
(От лукавого зверство-то.). Гой еси,
На костях у паломников, Государь!
Да веригами спутай вся на Руси.

А ногайская погань посады жжет,
Да поплечников дело — скаредное.
Аще лихо-беда от тебя нейдет?
Подколодная, кольми есть вредная.

Крест на криве целовали.
Руки лживили.
…То дергач кричал, да плакун-трава!
Сыроядцев привечали.
Сонм, как вывели!
За огурство с плеч панет голова!

В монастырь, да синодик — опальные
Животы, паки статки Малюта взял.
Мор с косою, да песни печальные
На скудельницах нешто загадал?

Благовест прикажи. Донимает хмарь!
Нету мощи. Холопей своих спаси.
Лета долгие, Батюшка Государь!
(От лукавого зверство-то.). Гой еси…

1989

КОЛХОЗ

Вместе с горьким дыханьем укропа
В этот богом забытый колхоз
Под названьем «Живем до потопа»
Ветер смерть в старый дом занес.
И забился в крестьянские шмотки,
В коромысла, в лемех, в хомуты…
Заходящие в дом близ водки
Занимали свои посты.

Не спеша, разгорались страсти,
Водкой головы захмеля.
И сказал голос местной власти:
— Будет пухом тебе земля!..
Спи, Кондрат Тимофеич Миронов,
Коль уж жить не хватило сил.
Мой колхоз должен пять миллионов,
Твой же долг сам Господь погасил.

Опьянев, мы выходим из хаты,
Чтобы снова войти в запой.
Сам парторг нам вручил лопаты,
Как винтовки на праведный бой.
И сказал, наливая стаканы:
— В этом мире не вечно жить.
Здесь лежит его сын с Афгана,
Здесь придется отца положить.

Так давайте в свои желудки
Для сугрева еще нальем.
И добавил, не ради шутки:
— Им скучать не придется вдвоем…
Мы ж, подвыпимши, так шутили,
Будто нет веселее мест.
На соседней, ничьей, могиле
Задрожал почерневший крест.

Ускользала из рук лопата,
Словно билася о гранит.
И вспотели до слез ребята,
Ох, как тяжек земной магнит.
Вот и время мое приспело,
Только мне уже все равно —
Закомкав свою душу в тело,
Я ступил на сырое дно.

И читая Святаго Духа,
Чтобы свой же не вышел дух,
Я копал — и не видел пуха,
Где ж обещаный властью пух?
Только ниже, все ниже и ниже
Поднимала меня земля.
На два метра к Америке ближе.
На три градуса ниже нуля.

1990

НАПЕВКИ

Балалаечка брынь, да трынь
За гармошкою.
Балалаечка брынь, да трынь
За трехрядочкой.

А у милой моей — глазки синь,
Да с Тимошкою,
А у милой моей глазки синь,
Села рядышком.

Отчего так грустно мне?
Не пойму.
Птица плачет в тишине
Почему?
Не венчались мы с тобой —
Не сошлись.
Но за что же так со мной
Обошлись?

А сердечко-то стук да стук,
С дюжей силою,
А сердечко-то стук да стук,
Шибко мается.

Гармонист Тимошка — перший друг
С моей милою,
Гармонист Тимошка перший друг
Обнимаются.

1993

..................... * * *

Я тебя не люблю,
ты на это не сетуй,
но по белому свету
я твой призрак ловлю.

Ты вокруг — и нигде,
ты со мной — и с другими…
в фимиамовом дыме,
в серебристой воде.

На ладони твоей
сердце раненой птицей
будет трепетно биться
до скончания дней.

Голос свой преломлю,
не могу докричаться:
— Нам с тобой не венчаться!
Я тебя не люблю.

1989

...................... * * *

Плачет мир у излома секунды,
Закругляется время в песочных часах.
Плачет мир над порывом оттуда,
Не за совесть уже, но еще не за страх…

Искупленье — каприз кукловода.
Не играют два раза чудной импровиз.
Не Елену — глоток кислорода
Увезет в свою Трою последний Парис.

Милосердие — искорка божья,
Раздувать стоит ласково, можно задуть…
По дельфиньей измученной коже
Пробегает усмешкой надрез через грудь.

Можно дальше, но стоит ли дольше?
Вопиющий в пустыне вопит в мегафон,
Что в сортир уже брошены дрожжи, —
Захлебнетесь в дерьме!..
Вот, опять не о том.

Не про то, не для тех, через сотню потомков,
Может, кто-то услышит его правоту.
Верить хочется в это, так хочется, только,
Кто останется крик подхватить на лету?

На лету через Лету — почти каламбурчик.
Крылья можно купить, но не силу взлететь.
Кто потомков летать по-земному научит?
Да и будет кому там учиться хотеть?..

1990

...................... * * *

Ничего не найдя в болтовне,
Уходили в пустые дома;
Находили спасенье в вине,
В одиночку сходили с ума.

И чернел вдруг дубовый паркет
Под дождём из распоротых вен;
И багровый молчащий рассвет
наконец закрывал серость стен.

И был выход в безвыходном дне,
И качался в зените Зеро;
Корчась,
В прах рассыпался в огне
Список больше не нужных миров.

А потом — собирались опять,
Кто заставил себя уцелеть,
Чтоб о чём-то там в крик прошептать
И забиться опять в свою клеть.

1989

И................... * * *

Да, грешен я. Я безусловно грешен.
Я не пытаюсь оправдаться тем,
Что слава разрушителя скворешен
Мне позволяла выжить в темноте.

И я любил. И я бывал любимым.
Но в давней веренице тел и рук
Теперь едва ли вспомню половину
Моих до гроба преданных подруг.

Но в этом мире, радостном до боли,
Такой как есть — беспечен и раним,
Я много лет одной тобою болен.
Я много лет одной тобой храним…


ОСЕНЬ В РИТМЕ ПОЕЗДА

Поезд ехал. И так внезапно
лето кончилось. Осень, осень.
Осень…

Листья летят с откоса.
Человек в телогрейке ватной —
мимо!.. Летит скорый поезд — мимо!..
День и ночь позади, светает.

Осень…
Теплая струйка дыма,
вылетая из легких, тает
в тесном тамбуре нелюдимом.

Осень.
Косточкой абрикоса
я от лета рукою влажной
отделен. Мне уже не важно
кто ты, где ты… стучат колеса,
выбивая мотив забытый:
(кто-уехал-да-кто-остался…),
остальное — детали быта.

Мимо
одноименных станций
всяк летит по своей орбите.

Мимо!
И да не откажет разум.
Мимо брошенных
деревень и судеб,
мимо осени, той, что судит,
той, что смотрит холодным глазом
на меня, сквозь дым папиросный.

Мимо!
(На-изго-товку, целься!..)
Кто быстрей — скорый поезд? Осень?
Остывают стальные рельсы.
Монотонно стучат колеса.

Убегает железный поезд…

Будем жи-и-и-ть!……

1994

..................... * * *

Беломор не дымит, не курится
И ничего в этом нету вздорного.
Там, в курятнике, белая курица
Три яйца снесла цвета черного.

В небо черное взвились вороны,
Да все белые, словно снежные…
Разлетевшись в чужие стороны,
Они песни запели нежные.

А в лесочке, видать, от холода,
Овцы выли до самой полночи.
А под утро, наверно, с голоду,
Волка насмерть загрызли, сволочи.

Солнце встало, и стало хмуриться,
В поле трактор мотором трахтает…
— Слышь, Иван, а почему беломор
не курится?
— Да потому что он не кудахтает.

— Что ты, глянь, видишь —
небо хмурится,
В небе тучи успели вырасти…
И беломор потому, брат, не курится,
Что табак отсырел от сырости.

1990

ОХОТА НА МЕДВЕДЯ

Говорил мне дядя Федя,
как ходил он на медведя…

— Заряжаю я винтовку как-то раз,
и отправился на зверя —
в бога, в дьявола не веря,
веря только в твердый дух и меткий глаз.

Я иду, беды не чаю,
вдруг — медведя замечаю,
у меня аж белый свет померк в глазах. Мохнорылый, косолапый,
он стоял на задних лапах,
на дистанции примерно в двух шагах.

Я от страха влез на елку,
укусил за лапу белку,
и на самый верх вскарабкался, как кот.
Верх, конечно, обломился,
я, естественно, свалился,
на лету меня прошиб холодный пот.

Оклемался еле-еле, поглядел —
меня не съели,
или я уже у Господа в гостях?
Руки — тута, ноги — тута,
лишь ружье в дугу согнуто
и болтается как арка на ветвях…

Я едва дошел до хаты,
плакал, выл, ругался матом,
возле дома долбанулся об порог.
В дом зашел, кой-как разделся, удивленно огляделся,
на пол сполз и прошептал —
спасибо, Бог!

1994

НЕФЕРТИТИ

Золотой брелок — Нефертити,
На нервно-матовой шее.
Разговора рваные нити
Я связать,
Я связать не сумею.

Где-то мается скрипка
в невозможности Глюка,
и качается зыбко
тень улыбки над звуком.
Пересохли без смеха
зло-печальные губы,
и уже не помеха
замолчавшие трубы.

Тонко-синим жгутиком вены
перехвачены намертво кисти.
Взгляд скользящий, устало-надменный
в сумрак вечера,
в сумрак вечера втиснут.

За провалом окна
спят рябины без ягод,
боль их темного сна
выпить хочется ядом.
И уткнувшись лицом
в голос, пахнущий горем,
обручальным кольцом
в небо выбросить зори…

Прости,
я снова пришел слишком поздно.
Но скажи, настолько ли важно все это?
Просто,
просто грустно падают звезды
в серый омут рассвета…

1988

...................... * * *

Я не знаю, что больше хотеть —
если только допеть.
Но фальшивят уста, мои струны не сталь, просто медь.

Раскричалось в лицо воронье,
стало правдой вранье,
И руки не поднять, и глаза не поднять, тело как не мое.

Словно загнанный мечется свет
и сужается бред,
Воздух вязок и звук не прорвется за круг сигарет.

Я не знаю, что больше хотеть,
если только посметь,
Но фальшивят уста, мои струны не сталь, просто медь…

1990